Священномученик Николай Тохтуев, диакон

Священномученик Николай родился 9 мая 1903 года в селе Бым Кунгурского уезда Пермской губернии в крестьянской се­мье. Род Тохтуевых происходил от крещеных татар, которые по­селились на бымских заводах с самого начала их основания в пер­вой половине XVIII века; это были потомственные кузнецы, отличавшиеся в своем деле большим мастерством. Прадед Нико­лая Тохтуева, Осип Антипович, мог исправить такую поломку, которую в то время никто из бымских кузнецов исправить не мог. Но, к сожалению, среди большинства мастеровых того времени был широко распространен грех винопития. Погрешал этим и дед Николая, Николай Осипович; до пятидесяти лет это был пре­красный кузнец и добропорядочный человек, но, поработившись в этом возрасте пороку, он стал душевно и телесно разрушаться и быстро умер. Увидев с детства, к чему приводит человека пьян­ство, отец Николая — Василий Николаевич — дал Богу обет не пить ни капли хмельного — и выдержал его в течение всей своей долгой жизни.

Первое представление о книжной премудрости Василий получил от местного псаломщика, обучившего его грамоте, затем окончил сельскую школу. Огромное влияние на его воспитание оказала мать, Мария Федоровна, женщина благочестивая, начитанная, воспитавшая Василия в строго религиозном духе и при­вившая ему любовь к чтению духовных книг. Сельская молодежь любила тогда собираться на вечеринки, но Василий лишь изред­ка посещал их, предпочитая им беседы на духовные темы со сво­им благочестивым другом, Василием Коноплевым. Василий Николаевич женился, когда ему исполнилось восемнадцать лет. В тридцать пять лет он овдовел, оставшись с четырьмя детьми, и женился на дочери священника Матвея Цветова, Марии, которой было тогда тридцать лет. У Марии Матвеевны с Василием Николаевичем родилось шесть человек детей.

Василий Николаевич был трудолюбивым земледельцем и хорошим хозяином, на своем поле он добился значительных урожаев, позволивших ему расширить хозяйство и выстроить новый дом. В тридцать лет крестьяне избрали его волостным старшиной и за­тем выбирали на эту должность четыре раза в течение двенадцати лет. На этом посту он стал известен как энергичный и справедли­вый человек, заботящийся о нравственном и материальном благо­состоянии крестьянского общества. Узнав, например, что богатый мужик из соседнего села едва ли не до смерти бьет свою жену, он неожиданно застал его как раз в тот момент, когда тот собирался к этому приступить; мужик пытался оправдаться, но Василий Нико­лаевич спокойно ему заявил, что если он хоть пальцем тронет свою жену впредь, то по приговору волостного правления ему будет уст­роена за избиение жены публичная порка. Стыд перед публичным позором отрезвил мужика, и он изменил свою жизнь. Впоследствии он вместе с женой пришел благодарить «за науку». Слава о необык­новенном волостном старшине быстро распространилась за пре­делы волости, и в 1906 году Василий Николаевич был избран в 1-ю Государственную Думу от Осинского уезда. В Думе он не при мыкал ни к каким партиям, внимательно присматриваясь к происходящему, и, когда через три месяца Дума была распущена, он не присоединился к ее революционной части, а уехал домой. После пребывания в Государственной Думе он стал извест­ным человеком в уезде и был избран в члены Осинской уездной управы. Ему было поручено ведать делами строительства народных школ, библиотек и больниц. Одиннадцать лет он подвизался на этом поприще, под его руководством были построены десятки новых школ, в том числе и большая деревянная школа в Быму.

После Февральского переворота в 1917 году в стране началась анархия, и многие распропагандированные солдаты стали собираться под лозунгами социалистических идей в разбойничьи шай­ки; одна из таких шаек организовалась в Быму. Василий Николае­вич был приговорен ею к расстрелу как контрреволюционер. После всенощной под большой церковный праздник революционеры-разбойники его ждали у дома и у церковной ограды, чтобы аресто­вать и расстрелять, но Василий Николаевич вышел за ограду в дру­гом месте, а затем несколько месяцев скрывался в лесу и в своем доме в подвале, в особо устроенном месте, о чем не знали даже и все домашние. Вскоре началась гражданская война, и в село во­шли войска Колчака. При их отступлении, наслышанный о мас­совых большевистских расстрелах, Василий Николаевич вмес­те с сыном Николаем направился с белыми в глубь Сибири. Отъехав от дома сто пятьдесят верст и попав на большой Сибир­ский тракт, он увидел, что по нему движутся десятки тысяч людей, которые непременно, подумалось ему, столкнутся с большими трудностями, потому что некому было организовать для такой мас­сы людей ни ночлега, ни места для приготовления пищи. И Васи­лий Николаевич вернулся с сыном домой. Несколько раз боль­шевистские власти его арестовывали, но всякий раз ему удавалось доказать свою невиновность, и его отпускали. Огромное влияние на воспитание Николая оказала его мать, Мария Матвеевна. Глубокая вера в Бога сопровождала всю ее жизнь и руководила всеми ее действиями. В глазах окружающих она была настоящей подвижницей. Ни разу никто не слышал от нее грубого или раздраженного слова, или чтобы она говорила повышенным тоном. Она была тихая, приветливая, со всеми ровная, из детей никого не выделяла, как любимчиков. Она большей частью трудилась, погруженная во множество повседневных за­бот, но трудилась с радостью, не зная усталости и не замечая труд­ностей, что можно было делать, только непрестанно памятуя о Боге. Вечером она последняя укладывалась спать, потому что по дому нужно было довершить множество дел — что-то сшить, пере­шить, починить одежду. А ночью она, стоя перед иконами на ко­ленях, молилась, чаще всего читая Псалтирь. Утром она вставала раньше всех, чтобы успеть растопить русскую печь и испечь хлеб.

Село Бым расположено в девяти километрах от Белогорского во имя святителя Николая чудотворца мужского монастыря, од­ного из значительнейших духовных явлений Урала, когда верой, трудолюбием, нелицемерным устремлением ко спасению сотен людей, был воздвигнут в течение двух десятилетий один из луч­ших монастырей России. При своем основании монастырь не имел никаких материальных средств, кроме веры его настоятеля архимандрита Варлаама и собравшейся вокруг него братии. Ос­нованный в 1897 году в пустынном лесном месте, монастырь ско­ро стал центром духовного просвещения Урала. Сюда приезжали великие князья, дворяне, крестьяне и рабочие уральских заводов. Число насельников в течение короткого времени выросло до пя­тисот человек. На вершине Белой горы, откуда открывается обоз­рение едва ли не на сто километров, был воздвигнут величествен­ный Крестовоздвиженский собор. Творение Божие, претворенное в действительность рукой человеческой, тут с успехом сопернича­ло с творением Божим окружающего монастырь прекрасного ми­ра. Здесь для паломника становилось все сродным и близким — мира творение Божие, глубочайшим смысл жертвы Христовой и ежедневно приносимая бескровная Жертва. Одной из достопримечательностей Белогорского монастыря был хор, состоявший почти из ста человек, причем хор исполнял произведения только церковных композиторов, лишенные светских эффектов, и потому его пение создавало глубокое мо­литвенное настроение в душах молящихся, которых собиралось на праздники многие тысячи. После служб, в большой монастырской трапезной кормили паломников, приглашая всех без разли­чия к общему столу. Здесь соседствовали и дворяне с крестьяна­ми, и нищая братия. Люди обеспеченные предпочитали простую монастырскую трапезу многим изыскам и излишествам своей, она как будто и была тем благодатным хлебом насущным, насы­щающим человека, о котором Господь научил учеников просить в молитве. Большой поклонник народного просвещения, архи­мандрит Варлаам, собрал в монастыре библиотеку в десятки ты­сяч томов, сделав доступным книжное знание для живущих во­круг крестьян. Белогорский монастырь оказал огромное влияние на окрестное население благочестием и глубоким нравственным и религиозным настроем своих насельников, и до прихода совет­ской власти население этих мест не знало ни воровства, ни иных преступлений.

Близость к монастырю привлекала в Бым множество подвиж­ников, которые приходили помолиться в обитель каждый год на престольные праздники. Мария Матвеевна с любовью их принима­ла у себя, и во время белогорских торжеств дом Тохтуевых напол­нялся паломниками, что имело большое воспитательное значение для детей. И в самом Быму жили люди глубокой веры, которой они преодолевали беды и неурядицы повседневной жизни. Через три дома от Тохтуевых жила раба Божия Ольга Иванов­на, жена кузнеца - пьяницы и дебошира. Ольге Ивановне прихо­дилось переносить много обид от своего мужа, который ее беспо­щадно бил и издевался над ней. Иной раз он намеренно приводил в дом любовницу и приказывал Ольге Ивановне ухаживать за ней и угощать. В ответ он никогда не слышал никаких возражений.

Она только, точно какая блаженная, скажет, бывало: «Слушаю, Яков Агафоныч. Сделаю, Яков Агафоныч». И всё. Ольга Ивановна была человеком не сомневающегося упования на Господа. Во всех трудных случаях она обращалась к Господу и Его святым. Однажды ее муж пришел домой ночью пьяным и уже на дворе разбушевался. Ольга Ивановна, не зная как справиться с буй­ством мужа, попросила святителя Николая: «Никола-угодник, что-то я себя плохо чувствую сегодня, больная вся. Отведи его ру­ку». А муж в это время вошел в дом, снял тулуп и приготовился уже бить жену. Занес над ней кулаки — как вдруг услышал, что в окно постучали. Он бросился посмотреть - нет никого. Он снова стал приступать к жене с кулаками — снова раздался стук в окно, но только сильнее. Он опять глянул в окно - нет никого. Тут он про­трезвел и велел жене подать ужин, а затем молча лег спать.

Благочестие семьи, близость подвижнического миссионер­ского монастыря и частое присутствие на монастырских служ­бах, которые, как благодатная река, наполняли душу умилением, оказали на Николая Тохтуева огромное влияние. В тринадцать лет, в 1916 году, он окончил двухклассное училище в Быму и на следующий год поступил в училище псаломщиков при Архиерей­ском доме в Перми. По окончании в 1919 году училища, Николай был назначен псаломщиком в Свято-Троицкую церковь села Ашапа. 14 мая 1922 года он был рукоположен во диакона к этой церкви, в 1923 году — направлен служить в Петропавловскую цер­ковь села Уинского, а в 1924 году - переведен в Николаевскую церковь в селе Кыласово. В это время у диакона Николая открыл­ся красивый и мощный бас, какого не было ни у одного из диако­нов Кунгура и Перми, и 26 января 1925 года епископ Кунгурский Аркадий (Ершов) позвал его служить в градо-Кунгурский Успен­ский кафедральный собор. Владыка полюбил диакона Николая за его простоту, добродушие и нестяжательность. В 1925 году в Неде­лю Православия диакон Николай был награжден двойным ора­рем и возведен в сан протодиакона.

Все двадцатые и последующие годы сотрудники ОГПУ вели наблюдение за церковнослужителями: одних арестовывали, других склоняли к сотрудничеству, третьих принуждали к оставле­нию служения в храме.

Случайный свидетель, деревенский подросток, в мае 1931 го­да показал в ОГПУ, что был в кунгурской церкви на праздник Успения Пресвятой Богородицы, после службы его позвал к себе на чай протодиакон Николай Тохтуев, который ему стал гово­рить, что советская власть задушила духовенство налогами. Протодиакон Николай был вызван в ОГПУ и ознакомлен с показаниями против него, а затем под угрозой ареста ему было пред­ложено дать подписку о сотрудничестве с органами ОГПУ в каче­стве секретного осведомителя, что он обязуется сообщать обо всем, что происходит среди священно- и церковнослужителей. Подписку протодиакон дал, но сотрудничать не стал.

В 1931 году Василия Николаевича лишили избирательных прав как бывшего члена Государственной Думы, и двое его сыновей, как дети лишенца, были отправлены в тыловое ополчение, условия служения в котором мало чем отличались от каторжно-лагерных. Большую часть времени тылополченцы выполняли тяжелую работу, часто в трудно переносимых условиях, рыли котлованы и возводили корпуса заводов. Протодиакон Николай был отправлен на работу в Екатеринбург, что, по-видимому, и спасло его тогда от расплаты за уклонение от сотрудничества с ОГПУ. В декабре 1932 года сотрудник ОГПУ, «рассмотрев агентурную разработку "труженики"»... нашел, что некоторые священ­ники и миряне, «будучи недовольны советской властью и ее меро­приятиями на селе, ведут активную антисоветскую деятельность среди населения, предсказывая скорую гибель советской власти, кончину мира, пришествие Страшного Суда и распространяют разного рода "святые письма". Особенно активную деятельность фигуранты разработки развернули за последнее время, поэтому постановил фигурантов разработки "труженики"... оперативно изъять и привлечь к ответственности».

Были произведены аресты, всего по этому делу было арестовано двадцать семь человек. Протодиакона Николая арестовали 19 января 1933 года и поместили в кунгурскую тюрьму, в подваль­ную камеру, рассчитанную на десять человек, поместив туда пятьдесят. В камере стояли сырость, духота и табачный смрад; она не проветривалась, и скоро в ней нечем стало дышать. Люди по очереди пробирались к волчку в двери, чтобы хотя немного вдохнуть свежего воздуха, но напротив камеры находилась убор­ная и из волчка тянуло тяжким зловонием. Не выдерживая этих условий, многие заключенные умирали. В этой камере отец Николай пробыл полгода; укрепляемый Господом, он остался тверд в вере и вызванный на допрос заявил, что является убежденным верующим человеком, он верит, что будет приход на землю антихриста, второе пришествие Христа, Страшный Суд и кончина мира. «Но сроков этой кончины мира я не устанавливал и не предсказывал, — сказал он следователю. — Разного рода "священные письма" я не распространял... Разговоров о кончине мира я... не имел... Существование советской вла­сти несовместимо с религией и моими убеждениями, так как со­ветская власть проповедует атеизм, безверие...»

31 января следователь снова допросил протодиакона, поинтересовавшись, давал ли тот подписку о сотрудничестве с ОГПУ. «В 1931 году я давал органам ОГПУ подписку о сотрудничест­ве в качестве секретного агента по освещению контрреволюци­онной деятельности церковников и духовенства, но я не только не выполнял эту подписку, а сам вел антисоветскую деятель­ность. С советской властью я считаюсь и признаю ее постольку, поскольку это не вредит вере. От дальнейших показаний отказы­ваюсь», — сказал протодиакон.

Все арестованные были обвинены в развале хозяйственных планов коммунистов. «В деревне Подовиха... развален колхоз, из состоящих в колхозе 36-ти хозяйств осталось 12, — писали сотрудники ОГПУ. — В том же сельсовете в деревне Матвеевка колхоз, состоящий из 12-ти хозяйств, — развален совершенно. Кроме того, под влиянием агитации членов организации, хлебозаготов­ки по Вислянскому сельсовету... к концу 1932 года были выпол­нены только на 70%, несмотря на соответствующие нажимы со ' стороны власти, и только после ликвидации организации хлебо­заготовки по сельсовету и по району были выполнены полно­стью». 28 мая 1933 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протодиакона Николая к трем годам ссылки на Урал. Находясь в кунгурской тюрьме, он заболел тифом и после приговора был освобожден, чтобы следовать на место ссылки вольным порядком, но тиф дал осложнения и до ноября он не смог стро­нуться с места. Выздоровев, отец Николай по совету близких лю­дей решил в ссылку не ехать и уехал в Москву; с конца 1933 года он стал служить в одном из храмов Калужской епархии. В 1934 го­ду протодиакон Николай перешел служить в храм в городе Наро-Фоминске Московской области.

Настоятелем храма был протоиерей Сергей Павлович Пав­лов, благочинный Наро-Фоминского района, состоявший на службе в НКВД в качестве секретного сотрудника, постоянно занимавшийся сбором сведений о священнослужителях и верующих. Однажды он потребовал от протодиакона Николая, чтобы тот выступил в НКВД лжесвидетелем. И когда он отказался, протоиерей Павлов пригрозил ему, что в таком случае посадит его в тюрьму, но, если протодиакон согласится, он его защитит от любых преследований НКВД. Поразмыслив над тем, что священнослужителей в Наро-Фоминском районе уже почти не осталось и протоиерей непре­менно осуществит угрозу, протодиакон Николай в 1935 году пе­решел служить в Покровский храм села Петровского. Но поскольку этот храм находился в том же благочинии и отец протодиакон не чувствовал себя здесь в безопасности от преследо­ваний осведомителя, то в январе 1938 года он перешел служить в храм в честь святых бессребреников Космы и Дамиана в посел­ке Болшево. Поселившись в Болшево, он стал брать уроки вока­ла у руководителя ансамбля песни и пляски Александрова, и его пригласили в ансамбль певцом, предлагали перейти от службы в церкви к пению в Большом театре, но протодиакон Николай остался служить в храме Божием.

В декабре 1939 года была арестована группа православных людей, с одним из которых, Тимофеем Князевым, был знаком протодиакон Николай, так как тот был прихожанином Космо-Дамианского храма и подрабатывал тем, что пилил для храма дрова. При аресте Тимофей показал: «Я... говорил везде среди лиц, которые меня окружали, и среди которых я вращался... что в Евангелии написано: будет положено начертание на правую руку или на лоб (чело), что нельзя будет никому ни купить, ни продать, кто будет иметь это клеймо... Вот мы в силу таких ре­лигиозных размышлений и объявили себя не гражданами СССР, отказались от трудовых книжек, не стали ставить на паспорта фотокарточки и отказались от законов, существую­щих в СССР». Тимофей Князев показал также, что хорошо знаком с прото­диаконом Николаем Тохтуевым и у него с ним были беседы о том, нужно ли ходить голосовать или нет за кандидатов в местные советы. Мнения их на этот счет разошлись. Тимофей Князев счи­тал, что голосовать не нужно, протодиакон, что нужно. Для разрешения вопроса они поехали к священнику, который пользовался в их глазах авторитетом. И тот, исходя из текстов Свя­щенного Писания, поскольку вопрос был поставлен в области религиозной, показал, что нет греха в том, чтобы голосовать. Протодиакон послушался, а Князев остался при своем мнении.

В Великую Пятницу Страстной седмицы, 26 апреля 1940 года, в дом, где жил протодиакон, пришел человек в штатском и, показав отцу Николаю повестку, сказал: «Вас вызывают в Мытищинское отделение НКВД. Собирайтесь!»

Отец Николай попрощался с семьей и сказал: «До свидания, вернусь или нет, неизвестно».

Метрах в пятидесяти от дома их ждала легковая машина, и они поехали в районное отделение НКВД, где сразу же состоялся до­прос. Следователь спросил, арестовывался ли когда-нибудь прото­диакон. Сначала тот отрицал факт ареста и приговора, но затем, признав это, сказал, что готов нести ответственность за то, что уклонился от ссылки. Следователь спросил, знает ли протодиа­кон Тимофея Князева, дав при этом понять, что хорошо осве­домлен об их знакомстве на основании показаний самого Князе­ва, а также и об отношении Князева к советской власти.

— Вам было известно антисоветское настроение Тимофея Князева? - спросил следователь протодиакона. —Да, антисоветское настроение Тимофея Князева мне было хорошо известно, он открыто его высказывал в моем присут­ствии.

—Значит вы, зная об антисоветском настроении его, никому об этом не сообщали? —Да, я знал, что Князев антисоветски настроен, но я об этом никому не говорил и не довел до сведения советской власти.

—Значит, вы прикрывали его? —Да, это так.

—Признаете ли вы себя виновным в том, что вы, зная об анти­советской деятельности Князева, не сообщили органам совет­ской власти? —Да, я признаю себя виновным в том, что я, зная антисовет­скую деятельность Тимофея Князева, не сообщил об этом орга­нам советской власти.

На этом допрос был закончен. После того, как протодиакон подписал протокол, следователь пригрозил ему, что загонит его на восемь лет в лагерь, и предложил сотрудничать с органами НКВД, выявляя всех антисоветски настроенных лиц. Протодиа­кон согласился и дал подписку о сотрудничестве с обязательствами держать сведения об этой договоренности в строжайшем секрете. Прощаясь, сотрудник НКВД приказал ему явиться в районное от­деление НКВД 29 апреля. Это был понедельник, следующий день после Пасхи, и отец Николай, предполагая, что может не вернуться домой, предуп­редил старосту храма, что его вызывают в НКВД и ему придется пропустить богослужение. Перед тем как идти, он собрал сумку со всем необходимым в заключении и простился с семьей. Он написал краткое заявление с отказом от сотрудничества и сразу же по приходе вручил его начальнику районного отделения НКВД.

«Товарищ начальник, — писал он, — я отказываюсь от своей подписки и давал ее лишь потому, чтобы мне была возможность встретить Пасху и проститься с семьей. По моим религиозным убеждениям и по сану я не могу быть предателем даже самого злейшего моего врага...» Начальник, прочитав заявление, предложил все же подумать и не отказываться и отпустил отца Николая домой. Но тот остал­ся в своих убеждениях тверд, приготовившись пострадать за Христа. В объяснение своей позиции он составил пространное заявление на имя начальника районного отделения НКВД.

«Гражданин начальник! - писал он. — Разрешите мне объяс­ниться с Вами письменно, я говорить много не умею по своей не­образованности. Что вы от меня требуете, то я сделать не могу. — Это мое последнее и окончательное решение. Большинство из нас идет на такое дело, чтобы спасти себя, а ближнего своего по­губить - мне же такая жизнь не нужна. Я хочу быть чистым пред Богом и людьми, ибо, когда совесть чиста, то человек бывает спокойный, а когда не чиста, то он не может нигде найти себе покоя, а совесть у каждого человека есть, только она грязными делами заглушается, а потому я не могу быть таким, каким Вы бы хотели... Вы мне обещаете восемь лет за что же? За то, что я дал жизнь детям? Их у меня семь человек и один другого меньше. Старший сын двенадцати лет перешел в 6-й класс, второй сын десяти лет перешел в 4-й класс, третий сын восьми лет перешел во 2-й класс, четвертый сын шести лет, пятый сын четырех лет, шестая дочь двух лет и седьмому только еще два месяца; жена больная, не мо­жет взять ребенка, так ей скорчил руки ревматизм и сердце болит. Советское государство приветствует и дает награду за многосе­мейность, а вы мне в награду восемь лет концлагеря пообещали. За что? Какой я преступник? Только одно преступление, что слу­жу в церкви, но это законом пока не запрещено. Если я не могу быть агентом по своему убеждению, то это совершенно не дока­зывает, что я противник власти...

Хотя я и семейный человек, но ради того, чтобы быть чистым пред Богом, я оставляю семью ради Него... Разве не трудно мне оставить... семью в восемь человек и ни одного трудоспособного? Но меня подкрепляет и ободряет дух мой Тот, ради Которого я пой­ду страдать; и я уверен в том, что Он меня до последнего моего вздоха не оставит, если я Ему буду верен, а отчет мы все должны дать, как жили мы на земле... Вот вы говорите, что мы обманываем народ, одурманиваем и прочие безумные глаголы, а можете ли вы об этом определен­но сказать, когда может и церковных книг не брали в руки и не читали их и не углублялись в христианскую веру, а судите по­верхностно, что, мол, у нас написано в газетах и книгах то вер­но, а что за тысячу лет написано было до Христа и про Него, что Он будет и так-то поживет, и такой-то смертью умрет, и вос­креснет; это за тысячу лет пророками было написано и уже сбылось, так это, по-вашему, не верно. Или вот, скажем, радио передает за тысячи верст без проволоки; как это остаются сло­ва в эфире и передаются, а весь человек куда-то девается, исчезает? Нет, он никогда не исчезнет и никуда не девается, умрет, истлеет и потом воскреснет в лучшем виде, как зерно, брошен­ное в землю...

Вот уже двадцать три года существует советская власть, и я ни­чем не проявлял себя враждебным по отношению к ней, был всегда лояльным, исполняя все распоряжения власти, налоги всегда вы­плачивал исправно, дети мои учатся в советской школе, и вся моя вина лишь в том, что, будучи убежденным христианином, я твердо держусь своих убеждений и не хочу входить в сделку со своей со­вестью... И вам не могу услужить, как вы хотите, и перед Богом кривить душой. Так я и хочу очиститься страданиями, которые будут от вас возложены на меня, и я их приму с любовью. Потому что я знаю, что заслужил их. Вы нас считаете врагами, потому что мы веруем в Бога, а мы считаем вас врагами за то, что вы не верите в Бога. Но если рас­смотреть глубже и по-христиански, то вы нам не враги, а спаси­тели наши, вы загоняете нас в Царство Небесное, а мы того по­нять не хотим, мы как упорные быки увильнуть хотим от страданий, ведь Бог же дал нам такую власть, чтобы она очищала нас, ведь мы, как говорится, заелись... Разве так Христос запове­довал нам жить, да нет, и сто раз нет, и поэтому нужно стегать нас и пуще стегать, чтобы мы опомнились. Если мы сами не можем... то Бог так устроил, что вы насильно нас тащите в Царство славы, и поэтому нужно вас только благодарить».

4 июля 1940 года была выписана справка на арест протодиако­на Николая, по которой он обвинялся в том, что, «являясь враж­дебно настроенным к существующему в СССР политическому строю, был тесно связан с отдельными участниками группы... су­ществовавшей в Мытищинском районе, Князевым и другими (арестованы в 1939 году и осуждены в 1940-м)... Зная об открытых высказываниях Князевым... антисоветских настроений, Тохтуев укрывал его и не довел об этом до сведения органов советской власти...» В ночь с 5 на 6 июля отец Николай был арестован и заключен во внутреннюю тюрьму НКВД на Малой Лубянке. Сразу же пос­ле ареста следователь допросил его.

— Приведите конкретные факты антисоветских проявлений со стороны Князева! - потребовал следователь. — С Тимофеем Михайловичем Князевым я познакомился осенью 1939 года, когда он нанялся... пилить и колоть дрова для церкви. В возникшем разговоре относительно выборов... Тимо­фей Князев спросил меня: «Ну как, голосуете?» Я ответил утвер­дительно. А он на это мне заявил: «Верующим голосовать нельзя, я голосовать не буду, я и в переписи участия не принимал...» Я Кня­зеву не поверил и предложил ему поехать узнать к священнику воловниковской церкви Ктанского района отцу Сергию... В кон­це 1939 года я и Князев ездили к отцу Сергию и спрашивали у не­го, можно ли голосовать верующим. Отец Сергий по церковному Писанию доказал нам, что голосовать можно и верующим, но Князев ему не поверил и остался при своих убеждениях. А я остался спокойным за то, что голосовать разрешается.

—С какой целью вы ездили к отцу Сергию? —За тем, чтобы спросить, можно ли голосовать верующим.

—А если бы отец Сергий сказал, что голосовать верующим нельзя, вы бы голосовали? —Если отец Сергий сказал бы, что голосовать верующим нельзя и что он сам голосовать не будет, я бы голосовать не стал.

—И вы бы тогда разъясняли об этом всем верующим? —Никому бы я разъяснять не стал, не голосовал бы только сам.

—Назовите ваших близких знакомых, где они находятся и чем занимаются? —Близких знакомых у меня нет.

—А со священниками болшевской церкви, другими служите­лями религиозного культа и верующими разве вы не поддержива­ли близких отношений? —Нет, не поддерживал. Со священниками... болшевской цер­кви у меня был разговор только во время службы, исключительно по служебным надобностям. Я в разговоры с ними не вступал, опасаясь, что кто-нибудь из них мог быть агентом НКВД, они то­же склонности к разговорам со мной не проявляли.

—Какие у вас взгляды относительно тех, кто помогает совет­ской власти разоблачать контрреволюционно настроенные эле­менты? —Я считаю их агентами-предателями, и сам таким никогда не буду ни при какой власти: ни при советской, ни при царской, ни при фашистской.

—Какие у вас взгляды относительно жизни на земле и вне нее? —Я считаю, что в жизни на земле много несправедливостей, что жизнь человека не может кончиться его земной жизнью и бу­дет продолжаться после его смерти на небе, так как должен кто-то разобрать все эти несправедливости и воздать каждому по его заслугам.

—В чем же вы видите несправедливость земной жизни? —Каждый старается предать своего ближнего...

—В чем вы видите предательство ближнего? —Каждый спасает свою шкуру, а до другого ему дела нет.

—Приведите конкретные факты к предыдущему ответу. —Я это отношу только к священнослужителям, которые запи­сались в агенты НКВД и, чтобы их не посадили самих, предают своего ближнего.

—Каковы ваши взгляды относительно газет и книг? —В газетах и книгах, я считаю, неправильно пишут то, что касается религии, я верю всему, что написано в Священном Писании.

25 июля 1940 года следствие было закончено и протодиакона ознакомили с материалами дела. 2 сентября 1940 года Особое Со­вещание при НКВД приговорило протодиакона Николая к восьми годам заключения в исправительно-трудовом лагере и он был от­правлен в Севжелдорлаг в Коми области. Последнее письмо он прислал родным из поселка Кожва в начале 1943 года. Протодиакон Николай Тохтуев скончался в заключении 17 мая 1943 года и был погребен в безвестной могиле.